Выдержка. (Статья полностью - http://exlibris.ng.ru/person/2008-09-04/9_girenok.html)
– Я легко могу допустить, что печаль, радость или, например, грусть – это самовоздействия. Но разве удовольствие и боль – это тоже самовоздействия?
– Да, как ни странно. И это подтверждается всем, что я знаю об аутистах. Ведь аутист страшно стереотипен. Стереотипность, монотонность, повторяемость, однообразие присущи любой ранней культуре. Это можно представить так, словно аутист проделывает в мире своих грез какие-то проходы, коридоры. Это значит, что он отмечает какие-то грезы как практически оправдавшиеся. И воспроизводит их. Здесь случай играет огромную роль. И вот когда он проделает коридоры стереотипности, ничто в мире уже не может его остановить. Даже боль. Он будет двигаться по этим коридорам. Аутист может нанести себе какой угодно ущерб, но сделает по-своему.
– Получается, что мазохизм, который Делез исследовал в работе «Представление Захер-Мазоха», – это тоже аутизм?
– Я думаю, что теперь это явление можно увидеть в новом свете, перенести его в другое концептуальное пространство. Я не думаю, что мазохизм – это феномен культуры, еще один способ извлекать удовольствие из тела. Мазохист наносит себе вред, не потому, что получает удовольствие, – опасаясь всякой новизны, он реализует свою стереотипную программу с ущербом для самого себя.
– Поскольку в детерминированном мире боль – это импульс, которого однозначно следует избегать, аутист-мазохист достигает полной свободы от детерминации?
– Да. Он даже может довести себя до смерти. Как ни странно, в соответствующей литературе обсуждение мазохизма (как и садизма) идет в каком-то другом направлении, которое мне не нравится. А ведь достаточно задуматься: причинение самому себе ущерба. Это же фундаментальная вещь! В этом вся антропология! В этих простых словах.
«Вина», «стыд», «совесть» – все это изначальные продукты существования человека, то, что делает человека человеком. Они связаны с актом самовоздействия: когда ты сам терзаешь себя, когда ты нападаешь на самого себя, наносишь самому себе ущерб.
– Но что вы имеете в виду, когда пишете, что «боль – это последний остаток подлинности»?
– Здесь я имею в виду характеристику современного человека. Как можно воздействовать на сознание современного человека? Я думаю, что никак иначе, чем при помощи боли. Боль трудно заместить каким-либо симулякром. Это почти невозможно. В этом смысле мы спустились к базовым вещам. Базовый уровень – это пространство, где прекращается процедура симуляции. Сегодня почти все симулятивно: язык, речь. Осталось немного бастионов, которые не освоены этими симуляциями, – в том числе боль.
– А удовольствие стало полностью симулятивным?
– Да.
– Я люблю цитировать одно изречение Ханны Арендт: «Боль – это единственное состояние, в котором человек действительно ничего не чувствует, кроме самого себя; в удовольствии, наоборот, наслаждаются не самим собой, а предметом. Боль есть единственное поистине абсолютное внутреннее чувство, которое по беспредметности вполне может соперничать с логическими и математическими умозаключениями и убедительная сила которого вполне сравнима с силой очевидности этих последних». Как бы вы могли его прокомментировать?
– Мне тоже очень нравится эта цитата, и в частности то, что указано на беспредметность боли. Но думать, что если человек локализовал боль, то тем самым определил границы самого себя, что боль привязывает человека к его телу – это иллюзия. Есть некая Самость, но эта Самость – не приуроченность к данному телу. Я думаю, что боль есть то, что отвязывает человека от его тела. Физическая боль перемещает в пространство, в котором нарушена адресность, привязанность к телу. Именно эта разрушенность позволяет ввести представление о Самости, или о самом себе, не приуроченном к телу.
«В боли я остаюсь наедине с самим собой» – это верно, только надо убрать «я», разрушить связь с языком. «Я» появляется в точке пересечения Самости и языка. Или нужно уточнить, о каком «я» мы говорим. Есть «я» как некий языковой костыль. А есть «я», которое получается из того, что может быть названо «мы», но не связано с языком и обеспечивается какими-то мистическими, магическими, мистериальными актами.
<...>
– Я легко могу допустить, что печаль, радость или, например, грусть – это самовоздействия. Но разве удовольствие и боль – это тоже самовоздействия?
– Да, как ни странно. И это подтверждается всем, что я знаю об аутистах. Ведь аутист страшно стереотипен. Стереотипность, монотонность, повторяемость, однообразие присущи любой ранней культуре. Это можно представить так, словно аутист проделывает в мире своих грез какие-то проходы, коридоры. Это значит, что он отмечает какие-то грезы как практически оправдавшиеся. И воспроизводит их. Здесь случай играет огромную роль. И вот когда он проделает коридоры стереотипности, ничто в мире уже не может его остановить. Даже боль. Он будет двигаться по этим коридорам. Аутист может нанести себе какой угодно ущерб, но сделает по-своему.
– Получается, что мазохизм, который Делез исследовал в работе «Представление Захер-Мазоха», – это тоже аутизм?
– Я думаю, что теперь это явление можно увидеть в новом свете, перенести его в другое концептуальное пространство. Я не думаю, что мазохизм – это феномен культуры, еще один способ извлекать удовольствие из тела. Мазохист наносит себе вред, не потому, что получает удовольствие, – опасаясь всякой новизны, он реализует свою стереотипную программу с ущербом для самого себя.
– Поскольку в детерминированном мире боль – это импульс, которого однозначно следует избегать, аутист-мазохист достигает полной свободы от детерминации?
– Да. Он даже может довести себя до смерти. Как ни странно, в соответствующей литературе обсуждение мазохизма (как и садизма) идет в каком-то другом направлении, которое мне не нравится. А ведь достаточно задуматься: причинение самому себе ущерба. Это же фундаментальная вещь! В этом вся антропология! В этих простых словах.
«Вина», «стыд», «совесть» – все это изначальные продукты существования человека, то, что делает человека человеком. Они связаны с актом самовоздействия: когда ты сам терзаешь себя, когда ты нападаешь на самого себя, наносишь самому себе ущерб.
– Но что вы имеете в виду, когда пишете, что «боль – это последний остаток подлинности»?
– Здесь я имею в виду характеристику современного человека. Как можно воздействовать на сознание современного человека? Я думаю, что никак иначе, чем при помощи боли. Боль трудно заместить каким-либо симулякром. Это почти невозможно. В этом смысле мы спустились к базовым вещам. Базовый уровень – это пространство, где прекращается процедура симуляции. Сегодня почти все симулятивно: язык, речь. Осталось немного бастионов, которые не освоены этими симуляциями, – в том числе боль.
– А удовольствие стало полностью симулятивным?
– Да.
– Я люблю цитировать одно изречение Ханны Арендт: «Боль – это единственное состояние, в котором человек действительно ничего не чувствует, кроме самого себя; в удовольствии, наоборот, наслаждаются не самим собой, а предметом. Боль есть единственное поистине абсолютное внутреннее чувство, которое по беспредметности вполне может соперничать с логическими и математическими умозаключениями и убедительная сила которого вполне сравнима с силой очевидности этих последних». Как бы вы могли его прокомментировать?
– Мне тоже очень нравится эта цитата, и в частности то, что указано на беспредметность боли. Но думать, что если человек локализовал боль, то тем самым определил границы самого себя, что боль привязывает человека к его телу – это иллюзия. Есть некая Самость, но эта Самость – не приуроченность к данному телу. Я думаю, что боль есть то, что отвязывает человека от его тела. Физическая боль перемещает в пространство, в котором нарушена адресность, привязанность к телу. Именно эта разрушенность позволяет ввести представление о Самости, или о самом себе, не приуроченном к телу.
«В боли я остаюсь наедине с самим собой» – это верно, только надо убрать «я», разрушить связь с языком. «Я» появляется в точке пересечения Самости и языка. Или нужно уточнить, о каком «я» мы говорим. Есть «я» как некий языковой костыль. А есть «я», которое получается из того, что может быть названо «мы», но не связано с языком и обеспечивается какими-то мистическими, магическими, мистериальными актами.
<...>
No comments:
Post a Comment